Больше чем смерть: Сад времени. Неадертальская пла - Страница 46

Вы, конечно, знаете, каким образом Уинлок вытащил опорный камень из-под теории единонаправленного времени. Мое же поле деятельности — человеческое сознание. Но, скажу вам еще раз, наши изыскания в этой области ясно показывают, что время движется «вспять», как сказали бы вы.

Уинлок и я отталкивались от одной и той же идеи, которая вовсе не нова. Идея эта начала зарождаться уже у Зигмунда. Фрейда. Он упомянул где-то, что бессознательные процессы в мозгу лежат вне времени. То «бессознательное», по его определению, и есть пародия на то, что мы называем подсознанием. Цитируя Фрейда дальше, мы убеждаемся в следующем: «Насильно подавляемые нами чувства и инстинкты с течением времени остаются неизменными».

В следующем после Фрейда веке — двадцатом — трещина между сознанием и подсознанием переросла в пропасть неизмеримой глубины. И, как водится, об этой задавленности временем первыми заговорили художники — Дега и Пикассо, и писатели — Томас Манн, Пруст, Уэллс, Джойс и прочие. От них не отстали и ученые, открыв миру миллисекунды, наносекунды и аттосекунды. И в нашем с вами столетии мода на эксперименты со временем не прошла: нововведения — мегасекунды и гигасекунды — были приняты и тут же подхвачены на древко. Никто теперь не находит абсурдным утверждение, будто возраст Солнечной системы сто пятьдесят тысяч терасекунд. Помните роман нашего знаменитого Марстона Орстона — ну, тот, где в четырех миллионах слов описываются действия девушки, раскрывающей окно?

Все это — яркие примеры титанических усилий, которые сознание и разум затрачивают на подавление подсознания. Но результаты моих изысканий положат конец их господству. И это произойдет не вдруг: я лишь завершил то, что начали задолго до меня. Еще в четвертом веке святой Августин писал следующее: «In te, aime meus tempora ffletior» — «Тобою, мой разум, измеряю время. Но меряю не то, что оставляет след. Только этот след я измеряю, когда думаю, что измеряю время. Таким образом, либо след этот и есть время, либо я не измеряю время вовсе». Вот видите, Августин был всего на шаг от истины, как это часто случается с гениальными людьми: ведь гений ближе всего к подсознанию.

А теперь — внимание. Все, что вы только что слышали, я рассказал вам на старый манер — так, как все мы привыкли. Но теперь я перескажу то же по-новому, согласно нашей единственно верной концепции Времени. Привыкайте — ведь этому вы будете учить своих детей!

Итак, со дней Уинлока и Силверстона сознание истинной природы времени было утеряно, и постепенно установилось мнение, что оно направлено обратно. Оттого что истина пока еще лежала у самой поверхности, это была эпоха всеобщих волнений и поисков. Ученые забивали себе головы, изобретая новые временные единицы, а один из писателей того периода, Орстон, начинил свой роман в четыре миллиона слов сюжетом о девушке, раскрывающей окно. Прочие писатели вроде Пруста и Манна и художники типа Пикассо провозглашали концепцию-обман, которая уже довлела над обществом. Многие в то время, не в силах поверить в обратное течение времени, кончали дни в психиатрических лечебницах.

Темпы жизни общества постепенно замедлялись, выходили из употребления транспортные совершенства — самолеты и автомобили. В следующем, еще более праздном веке психоаналитик Фрейд сделал последнюю отчаянную попытку разорвать порочный круг и совсем близко подошел было к истине. Но после него сама идея подсознания подернулась дымкой и покрылась пылью забвения.

С веками численность населения планеты падает, и лишь изредка, может, раз в столетие, у кого-нибудь явится проблеск, намек на истину. Так было и с Августином.

Вот, друзья мои, так вкратце обстоят дела. Я еще не объяснил вам многого, очень многого — но я вижу, даже уже рассказанное пока не укладывается у вас в головах. Поэтому прежде чем продолжать, я буду рад ответить на ваши вопросы.

Во время речи все пристроились — кто где — на глинистых обломках. Силверстон говорил стоя, а слушатели все это время сидели, завороженно подняв глаза.

Хауэс заговорил первым:

— Да, крепкий орешек был этот святой Августин! — Он деланно рассмеялся — в одиночестве. — Так что же, выходит, мы из кожи лезли, спасали вас — и все для того, чтобы вы объявили миру, будто время все эти столетия было вывернуто наизнанку?!

— Именно. Единственное, в чем едины Болт и Глисон, — меня необходимо скорее убрать с дороги.

— Ну конечно. Такая теория скинет какое угодно правительство. — И он опять засмеялся.

Буш решил, что, судя по последним репликам (да и вообще) Хауэс — человек весьма недалекий, несмотря на все его замечательные качества. Но он, Буш, вместе с Борроу станет идеальным проводником открытия Силверстона в человеческие умы. Самого Буша ошеломляющий рассказ Силверстона не сбил с толку и даже мало удивил. Он отмечал про себя, что идея эта, пусть и не сформулированная, временами являлась и ему. И тотчас же Буш окончательно и бесповоротно принял сторону Силверстона, пообещав себе оказывать тому всякое содействие и донести до людей его идеи.

— Если так называемое будущее на самом деле оказывается прошлым, а прошлое — будущим, — сказал Буш, — выходит, что во всеобщем заблуждении повинны вы сами, профессор. Ведь тогда из великого первооткрывателя природы подсознания вы превращаетесь в ее великого первозабывателя.

— Вы совершенно правы. Только точнее было бы выразиться так: диктатор-сознание подает в отставку, и я — последний пострадавший от его руки.

Впервые заговорил Борроу: