Больше чем смерть: Сад времени. Неадертальская пла - Страница 129

129

— Это самый принципиальный вопрос, который я услышал за последнее время, — вставил наконец Виттгенбагер, кивнув шесть раз головой с пугающей уверенностью куклы с часовым механизмом. — Если его задать толпе, не ждите от нее иного ответа, точнее сказать, ее ответы можно будет свести в один — положительный. Мы, сидящие здесь, можем считать себя более просвещенными и выбрали бы для примера высшего разума работы философов-аналитиков, в которых логика изливается сплошным потоком, не смущаемая проявлением эмоции. Но толпа — и кто из нас в конечном счете будет спорить с ней, — несомненно, да простят меня за эти слова, выдвинет тот тезис, который занимал бы руки наравне с умом. Не сомневаюсь, что среди такого рода произведений космический корабль покажется им достаточно подходящим.

— Я бы их поддержал, — отозвался Латтимор.

Он сидел за Пацтором и внимал речам коллег, посасывая дужку своих очков.

— Я, должно быть, и сам присоединился бы к ним, — прокудахтал Виттгенбагер, по-прежнему кивая головой.

— Но возникает следующий вопрос. Допустим, мы признаем эту форму жизни, такую неэстетичную и неказистую во всех своих привычках, обладающую высшим разумом, допустим, мы откроем их планету и тут придем к выводу, что их… э-э-э, их способность к собственно космическим путешествиям контролируется деятельностью разума в такой же степени, как и у наших северных морских котиков в океане. Надеюсь, вы меня поправите, если я ошибусь, сэр Михали, но мне кажется, что котик arctocephalus ursinus зимой мигрирует на много тысяч миль из Берингова моря к побережью Мексики, где я их видел собственными глазами, плавая в Калифорнийском заливе.

Так вот, если мы действительно придем к такому выводу, то должны будем не только признать ошибочными наши предположения относительно их разума, но и призадуматься над тем, можно ли считать наши космические полеты исключением из инстинктивного поведения, и — точно так же как, вероятно, котик думает, что его путешествие зависит лишь от его собственного желания, — не может ли оказаться, что и нами движет что-то неуловимое свыше?

Три репортера в последних рядах что-то строчили в своих блокнотах, подтверждая, что завтрашний номер «Таймс», содержащий длинноты конференции, поместит это в центре всеобщего внимания под заголовком: «Космические полеты: пример человеческой миграции?»

Поднялся Джеральд Боун. Лицо писателя светилось от только что прозвучавшей мысли, как у ребенка при виде новой игрушки.

— Я вас правильно понял, профессор Виттгенбагер, в том, что наш столь высоко превозносимый разум, единственное, чем мы отличаемся от животных, на самом деле, возможно, не более чем слепое побуждение, ведущее нас путем, предопределенным свыше, а вовсе не выбранным нами?

— Почему нет? Со всеми нашими претензиями на искусство и гуманитарные науки наша раса, по крайней мере со времен Ренессанса, направляет все свои усилия на увеличение численности и расширение своего ареала обитания.

Закусив удила, старый философ не собирался останавливаться.

— На самом деле мы можем уподобить наших лидеров пчелиной матке, которая готовит свой улей для роения и не знает, для чего она это делает. Мы карабкаемся в космос, не зная, зачем мы это делаем. Что-то побуждает…

Но ему не было суждено продолжить. Латтимор первым выпустил откровенное:

— Чушь, — и доктор Бод ли Темпл со своими ассистентами подняли шум неодобрения. И тут вся комната культурно освистала профессора.

— Абсурдная теория…

— Экономические способности, свойственные…

— Даже техническая аудитория едва ли…

— Я считаю, что колонизация других планет…

— Никто не может отбросить научные дисциплины…

— Прошу всех соблюдать порядок, — прервал всех директор.

В последовавшем временном затишье раздался очередной вопрос Джеральда Боуна:

— Где, в таком случае, нам искать истинный разум?

— Возможно, когда мы обратимся к нашим богам, — ответил Виттгенбагер, не до конца смущенный создавшейся вокруг него атмосферой.

— Сейчас мы выслушаем лингвистов, — отрезал Пацтор, и с места поднялся доктор Бодли Темпл, поставив правую ногу на стоявший впереди стул и облокотившись на нее правой рукой. Наклонившись вперед, он всем своим видом выражал полную готовность и рвение и не переменил положения до конца речи.

Это был маленький старичок, весьма задиристого вида, с пучками серых волос, торчавших прямо из середины лба. У него была репутация серьезного, одаренного богатым воображением ученого. Он разделял ее с несколькими самыми аккуратными жилетами во всем Лондонском университете. Тот, что был на нем в тот момент и противостоял внушительному напору живота, был сшит из старинной парчи с изображением бабочки ивовой переливницы на пуговицах.

— Вы знаете, какая задача стоит перед моей группой, — начал он голосом, который век тому назад Арнольд Беннетт отнес бы к берущим начало из пяти городов. — Мы пытаемся изучать язык пришельцев, не зная, есть ли таковой у них. Но это единственный способ проверить. Можно говорить о некотором прогрессе, который мой коллега Уилфред Брегнер продемонстрирует нам через пару минут.

А я пока сделаю кое-какие общие замечания. Наши пришельцы, эти двое ребят с Клементины, не понимают, что такое письмо. У них нет письменности. Это ни в коей мере не относится к их языку вообще — многие языки африканских негров были впервые записаны лишь белыми миссионерами. Примерами могут служить языки эфик и йоруба из группы суданской, к слову практически не упоминаемые сегодня. Я говорю все это вам, друзья, потому что до тех пор, пока не появится идея получше, я буду относиться к пришельцам как к паре африканцев. Это может дать свой результат и уж куда как лучше, чем относиться к ним как к животным. Вы, может быть, помните, что первые исследователи Африки считали негров гориллами… Если мы все же обнаружим, что они действительно имеют язык, предлагаемый мною подход мог бы избавить нас от ошибок, допущенных романцами.

129