Больше чем смерть: Сад времени. Неадертальская пла - Страница 12

Но восхищение Буша быстро сменилось жгучей завистью…

— Очень мило, — бросил он тоном обывателя.

— А я-то надеялся, что ты поймешь меня. — Борроу устало и пристально глянул на него со вздохом.

— …Я пришел сюда за одной девушкой, и еще — промочить горло.

— Ну, второе у нас всегда найдется; а девушку поищи в баре.

Он пошел вперед, а Буш — молча — следом. Он был слишком зол, и ему не до разговоров. Работы-пластинки ярки, свежи, индивидуальны… От этой мысли у Буша закололо между лопатками — такое всегда случалось с ним при виде чужого гениального творения, которое могло бы — и должно — быть произведением его рук. И теперь его заставляет завидовать себе — кто бы вы думали? — Борроу, который забросил творчество много лет назад и превратился в бакалейщика, Борроу со своими мещанскими воротничками! И вот этот такой-растакой Борроу уловил послание свыше и воплотил его в материале — да еще как!

А хуже всего, что Борроу осознавал, что сделал. «Так вот почему он умасливал меня с моим рекордом», — осенило наконец Буша. В искусстве ты, мол, давно уже пустое место, но не расстраивайся — зато в Приближении ты рекордсмен, какого не переплюнешь! Итак, Борроу предвидел, что Буш сразу и по достоинству оценит его работы, и в душе жалел его, потому что он (Буш) более не способен создавать вещи такого уровня.

Магазинчик и без того цвел пышным цветом, а теперь еще обнаружился такой капитал! Недурное изобретение художника-бакалейщика: материализуешь вдохновение в гамбургеры и газированную воду и забот не знаешь!

Буш всячески ругал себя за такие мысли, но на них это не действовало: они продолжали появляться. Те пластины… Габо… Певзнер… У них были предшественники, но и сами они оригинальны. И если то не новый художественный язык, то — мост от старого к новому. Мост, который должен был построить он, Буш! Ну так что ж! Он найдет другой. Но старик Борроу… ведь он как-то осмелился зубоскалить над шедеврами самого Тёрнера!

— Двойной виски, — отрывисто бросил Буш. Он так и не смог выдавить из себя «спасибо», когда Борроу пристроился рядом, поставив на стол два стакана.

— Так здесь твоя девушка? Как она выглядит — блондинка?

— Черт ее разберет. Чумазая, как трубочист. Подобрал в Девоне. Толку от нее никакого — рад только, что освободился от лишней обузы.

Но он явно говорил не то, что думал; а думал он о композициях Борроу. Его уже тянуло снова взглянуть на них, но попросить об этом было немыслимо.

Борроу помолчал с минуту, как бы соображая, насколько следует верить высказыванию друга. Затем он сказал:

— Ты все еще горбатишься на старого ворчуна Уинлока?

— Ну да. А что?

— Да то, что был тут вчера один малый — Стейн, кажется. Он как-то тоже там работал.

— Впервые слышу. — «Тот Стейн и Институт? Чушь собачья».

— Тебе, наверное, негде ночевать? Оставайся, мы тебя как-нибудь пристроим.

— У меня своя палатка. К тому же я, может, и на ночь не останусь.

— Но ты, конечно, поужинаешь с нами?

— Не могу. — Он уже с трудом держал себя в руках. — Объясни мне лучше, что за чертова штуковина, это ваше Амниотическое Яйцо? Новое блюдо?

— В каком-то смысле, может, и так. — Борроу объяснил, что Амниотическое Яйцо — чуть ли не величайшее новшество мезозойской эры, которое и привело к господству на Земле больших рептилий на сотни миллионов лет.

Амнион — оболочка в яйце рептилии, которая позволяла зародышу пройти стадию головастика внутри яйца и тем самым выйти на свет Божий уже почти сформировавшимся существом. Это давало рептилиям возможность откладывать яйца прямо на землю и таким образом заполонить все окрестные континенты. Амфибиям — прародителям рептилий — повезло меньше: их яйца были мягкими и студенистыми, и их детеныши могли вылупиться и развиваться только в жидкой среде. Отчасти поэтому амфибии и были так привязаны к водоемам.

Вот так рептилии порвали извечную связь амфибий с водой, как человечество разорвало когда-то точно такую же связь первобытных людей со Вселенной. И ведь, наверное, поэтому человечество стояло на месте Бог знает как долго.

— Твое «Амниотическое Яйцо» сослужит тебе точно такую же службу.

— Да на какой гвоздь ты сел сегодня, Эдди, старина? Тебе следовало бы вернуться в «настоящее».

Буш залпом осушил бокал, рывком встал и заставил себя посмотреть другу в глаза.

— Наверное, я вернусь, Роджер… Я забыл сказать: мне очень понравились твои работы.

Вихрем вылетая из бара, он заметил на полотняной стене одну из пластин-композиций.

Колесики и молоточки в его мозгу бешено работали. «Тебе бы радоваться надо, что кто-то сделал такое. Вдвойне радоваться, что этот кто-то — твой друг. Но все же… мои мучения, поиски… Может, и он тоже старался и мучился, или до сих пор — кто знает? Да ничего он такого не создал… что?., ах, это? Дешевка, приманка для туристов… Я — идиот, и сила воли на нуле. Этот приступ самобичевания — только прикрытие, маскировка. А что под ней? Множество таких же слоев: если снимать их один за другим, как листья с кочана капусты, то эти пласты всегда противоположно заряжены — самолюбование и самобичевание; и так — дальше, одно сменяя другое, пока не обнажится гнилая сердцевина… Господи, я так устал от самого себя! Укажи мне выход, дай мне выйти!»

Только теперь, казалось, он прозрел и увидел в своем прозрении, как растерял и опустошил себя. За пять лет до этого мгновения он занимался настоящим делом. А теперь он стал Странником Впустую, и не мог уже без Странствий, как наркоман без своей травки.